Как пишутся современные конституции, какой исторический шанс дает Беларуси сегодняшний политический кризис, почему нам необходимо Учредительное собрание и как оно должно быть устроено — обсуждают старший аналитик Центра европейской трансформации Андрей Егоров и философ Владимир Мацкевич.
— Об особенностях политического устройства государств, роли и значении конституции говорим сегодня с философом Владимиром Мацкевичем.
Владимир Владимирович, вы один из авторов идеи переучреждения Беларуси через Учредительное собрание и принятия новой конституции, но как вообще появляются конституции в современном мире?
— Вообще, начиная с XIX века конституции пишутся по образцу. Образцы заданы были американской декларацией независимости и первыми французскими конституциями. При этом было несколько редакций этих документов — они правились, исправлялись и т.д. Наиболее известным документом является Декларация прав человека и гражданина, которую приняли в 1789 году, и она вошла как составная часть во французскую конституцию, точно так же как Декларация независимости Соединенных Штатов стала основой конституции Соединенных Штатов, которая представляет собой достаточно короткий документ с многочисленными поправками. Но американская конституция не могла послужить широко распространенным образцом, скорее с нее могли браться какие-то положения. А вот французская — да, стала тиражируемым образцом, и потом все конституции так или иначе ее использовали.
Но вопрос в том, как принимается конституция, т.е. что делает конституцию перформативным актом, учреждающим государство. И во Франции это была Конституционная ассамблея, как ее назвали французы, а затем везде на разные языки это переводилось как Учредительное собрание, Устаноўчы сход и т.д. И это, наверное, самый полномочный орган, принимающий конституцию.
Конституцию также принимали парламенты, но с парламентами есть проблема, потому что парламентарии могут принять конституцию «под себя», т.е. они избирались не для этого, не для принятия конституции. В Учредительное собрание же избираются делегаты именно для подготовки, редактирования и объявления конституции. В этом смысл, миссия назначения Учредительного собрания. Есть оригинальный вариант — это практика Болгарии. Там предусмотрено, что через какое-то время парламент становится расширенным парламентом, который специально наделяется полномочиями для внесения изменений в конституцию.
— Все-таки с ролью парламентов хотелось бы разобраться. То есть, если мы берем даже французский вариант изменения конституции, то уже в послевоенное время французы меняли конституцию либо через наделение парламента специальными функциями Конституционной ассамблеи, либо через, например, Государственный совет, который разрабатывал конституцию. То есть, собственно, даже в современном опыте Франции, которая раздавала этот образец, существовали разные подходы к формулировке конституции. Есть еще пример переходного периода: например, испанский парламент после ликвидации диктатуры Франко был наделен полномочиями на принятие конституции и принимал конституцию. То есть, это всегда как-то было привязано к предыдущему конституционному устройству и в любой новой конституции пытались сохранить некоторую преемственность со старыми конституциями?
— Не всегда, но в общем, конечно, в любой стране есть своя традиция государственности, и эта традиция государственности так или иначе отмечается в конституциях или в новом устройстве. Нельзя, уже на протяжении тысячи лет, практически на пустом месте учредить государство. Такие попытки были, но это было в Африке, например, когда учреждалась Либерия освобожденными рабами из Америки. Они приехали в какую-то часть Африки, где не было государственности на тот момент и скопировали американскую конституцию, скопировали даже Капитолий чисто архитектурно, и учредили новое государство.
— Я пытаюсь понять скорее, является ли ваша позиция по созыву Учредительного собрания как специального органа, который не имеет никакой преемственности с предыдущими органами, вашей принципиальной позицией? Или возможен вариант, скажем, в преддверии парламентских выборов в переходном периоде и после этих выборов — конечно, свободных и прозрачных, — что новый парламент наделяется статусом Конституционной ассамблеи? Это приемлемый ход или вы категорически отрицаете вообще такую возможность развития событий?
— Да, я категорически отрицаю возможность такого рода событий, именно исходя из истории, из понимания интерпретаций истории Беларуси. Ведь обратите внимание на первую конституцию независимой Республики Беларусь, которая была принята в 1994 году. Кто ее принял?
— Верховный Совет.
— Верховный Совет какой? Верховный Совет, избранный в Советском Союзе. Верховный Совет, избранный не как парламент независимой страны, а как региональный, провинциальный орган, т.е., грубо говоря, местная власть, с соответствующими полномочиями, установками и т.д. Эти люди не думали и не предполагали, что им придется учреждать независимую страну. Они были советскими людьми, они так ими и остались. И, в этом смысле, парадоксальность нашей сегодняшней ситуации в том, что у нас за эти годы так и не сложилась парламентская культура, политическая культура. Поэтому ни один сегодняшний беларусский парламент не может решить такую глобальную задачу.
— А что принципиально ему мешает?
— Отсутствие традиции, отсутствие культуры. Культуры не только у самих депутатов, но и у избирателей, которые не очень понимают, кого и зачем они избирают.
— Вы говорили про формирование Учредительного собрания как некого органа, который наполовину избирается гражданами, а наполовину формируется из представителей структур, которые так или иначе вовлечены в принятие решений. Но это всё равно квазипарламентский орган, который дебатирует, но только по одному вопросу, связанному с конституцией. Этот вопрос категорически важный, но в данном случае принцип формирования собрания похож на парламентский принцип.
— Похож, конечно. В принципе, формирование Учредительного собрания и парламента основано на одних и тех же принципах, поэтому — да, это представительная власть. Но любая представительная власть еще имеет и законодательную функцию, т.е. ее называют и законодательной властью. И нужен принципиальный основной закон, по которому будет строиться и деятельность парламента, и все институты государственные и т.д. Парламент сегодня так или иначе вписан, встроен в структуру государственных институтов, существующих в Беларуси. Эти институты имеют собственные традиции и отношения между собой: скажем, между судом и законодательной властью, между правительством (как исполнительной структурой) и законодательной властью. И эти традиции сегодня мешают нам вписаться в современный мир — мир, который изменился, мир, который переживает очередную волну технологического обновления.
Нужно всё начинать с чистого листа, не забывая про традиции, восстановить так или иначе взаимосвязь новой Республики Беларусь с Беларусской Народной Республикой. Это наша традиция, которая намеренно обрывалась, гасилась, глушилась весь период советской власти и в период двух, даже трех республик, или вариантов республик, которые были до Четвертой Республики. Нам необходимо так или иначе возобновить связь с нашей тысячелетней государственностью, начиная с Полоцкого княжества. Нужно просто привязать это к нашей истории и к созданию новой традиции. Именно поэтому — да, я категорически настаиваю на Учредительном собрании.
— А что в этом смысле учреждается Учредительным собранием и текстом новой конституции?
— Мы, народ, учреждаем суверенное государство и все институты этого суверенного государства, соответственно, и еще задаем структуру отношений между государственными институтами.
— В этом месте мы полностью заимствуем тот образец, который есть или что-то специфическое появляется в современном мире, что мы должны положить в сегодняшнюю конституцию? Потому что, скажем, мы сейчас идем в авангарде конституционного строительства, в том смысле, что принимаем, наверное, первую конституцию в современном мире, и к каким примерам недавних государств тут можно обратиться? Мне кажется, что мы оказываемся в довольно уникальной исторической ситуации, когда последняя конституция такого образцового плана — это, наверное, конституции 1990-х годов, которые принимали страны после трансформации посткоммунистического пространства. Сегодня, в этих новых обстоятельствах, что важно понять про учреждение этих институтов и связей между ними?
— Любая конституция содержит декларативную часть. В этой декларативной части утверждаются основные свободы и права. Мы, народ, как суверен государства, берем на себя обязательства защищать права своих граждан. Соответственно, мы против посягательств других граждан, граждан других государств на наши права. В этом смысле, конституции, написанные до Второй мировой войны, до Декларации прав человека, это конституции конфронтационной мировой политики. Все государства защищали себя, не доверяя другим.
Начиная с конца 1940-х годов, запущена тенденция к нивелированию разницы между правами граждан разных государств. Наверное, единственным по существу примером этого является гражданство Европейского Союза. Этот новый исторический прецедент — гражданство Евросоюза — требует уже от современных конституций учета этого обстоятельства. Другое дело, что мы в нашей конституции можем определять, скажем, возможность вхождения в Евросоюз, а можем запретить это конституционным требованием. Например, невступление в союзы, альянсы и т.д., подчеркивая полный нейтралитет не только в смысле военных блоков, но и вступления в надгосударственные, в межгосударственные объединения, с которыми государство обязано делиться своими полномочиями. Мы можем это в новой конституции либо разрешить, либо запретить. И с этим надо разбираться, для этого нужна широкая общественная дискуссия.
И, конечно, новая конституция, принимаемая в XXI веке, не может не учитывать того, что метафорически называется «цифровым государством». Но в каком смысле, почему метафорически? Потому, что «цифровое государство» не обозначает основной проблемы, которая за этим стоит, которая возникает в силу нового технологического уклада. Это сближение представительной демократии, опосредованной демократии и прямой демократии. Прямой — которая в национальных государствах всегда проблематична. Существует целый ряд опосредований между волей народа (в лице каждого отдельного человека) и решениями, принимаемыми на уровне государства. Так вот, дистанция или расстояние между волей конкретного гражданина и решением государства при цифровом государстве очень сильно сокращается. Но это надо делать умело, тонко и точно. Это надо обсуждать, потому что внедрение цифровых технологий в управление государством может использовано как во зло, так и для развития. Скажем, в Китае это используется во зло людям, в каких-то других странах может быть использовано во благо. Во благо чего и кого? Во благо любого индивидуального гражданина — раз, и во благо развития всего общества — два.
Поэтому все прошлые конституции, особенно XIX века или довоенные конституции, которые принимались в разных странах, закрепляли статус-кво и очень затрудняли любые кардинальные изменения в государстве. Нужна была стабилизация и консервация государства на достигнутом уровне. В нашей новой конституции (вообще, думаю, в конституциях XXI века) основное содержание, смысл будет касаться раскрытия возможностей для перманентного развития, совершенствования. Это конституции, которые должны писаться на будущее, а не просто конституировать и закреплять достигнутое на сегодняшний день.
В старых конституциях, или в конституциях XIX-XX веков, описывались структуры и отношения между частями этих структур. То есть, как соотносятся, например, судебная, законодательная и исполнительная власти, соответственно, дальше — как соотносятся институты внутри этих властей и т.д. Прописывались части структуры и структурные отношения. А не прописывалась политика. В политике нужно было бы обозначить основные направления и принципы: образовательной политики, культурной политики, промышленной политики, научной политики и т.д. Сейчас с развитием биотехнологий, генной инженерии и т.д. нужно смотреть вперед. При бурном развитии этих технологий мы получаем кардинальные изменения в сущности присутствия человека в общественных отношениях. Мы допускаем или запрещаем вмешательство социальных институтов и инструментов в личную жизнь (настолько глубокую личную жизнь как, скажем, вмешательство в тело человека). Одно дело — косметические изменения, но сейчас дело касается изменения пола, сексуальной, гендерной идентичности. Допустимы или недопустимы изменения генотипа человека, при этом с очень непредсказуемыми последствиями?
Если мы сейчас не озаботимся тем, чтобы создать или заложить политику в отношении технического развития, то мы рискуем напороться на какой-то тупой запретительный принцип. В этом смысле, любой закон, справедливый и демократичный закон, предполагает, что всё, что не запрещено, то можно. А сейчас с бурным развитием науки и техники нам надо думать наперед: что мы будем разрешать дальше, что мы будем запрещать дальше и как мы будем с этим соотноситься. Потому что если мы, например, запретим эксперименты в области генной инженерии, а Китай их разрешит, то это скажется на судьбе всего человечества.
И поэтому конституции XXI века — это очень проблемная штука. И сейчас нам выпало, можно сказать, счастье быть пионерами в этом направлении, и надо иметь амбиции и гордость, чтобы не отказаться от такой высокой чести и миссии.
— Когда создавались конституции в условиях, когда не было образца (например, американская конституция) либо глобальных вызовов, которые стоят, то отцам-учредителям государства нужна была определенная смелость на решение каких-то вопросов — например, политического устройства государства, избирательной системы и т.д. И т.к. образцов не было, приходилось изобретать многие вещи в ходе дискуссий, и на это нужна была определенная смелость. Сегодня, на ваш взгляд, где лежат основные проблемные области и вызовы при разработке новой беларусской конституции? На что нужна сегодня смелость?
— Есть несколько моментов. Наверное, в такой постановке вопроса, как вы задаете, я не очень думал об этом, но я думал немножко о другом. Из опыта нашей страны и других стран мы можем вынести некие уроки. Скажем, почему понадобилось после Учредительного собрания, Конституционной ассамблеи 1946-1947 годов, во Франции проводить деголлевские реформы и отказываться от некоторых структурных конституциональных положений парламентской республики? Потому что мы привыкли к тому, что многопартийность — это хорошо, парламентская республика — это хорошо, демократия и т.д. То есть, мы что-то принимаем безусловно как «хорошо», не понимая часто проблем и уязвимых мест вот этого всего «хорошо».
Например, в чем уязвимые места многопартийности? Я пытался это обсуждать на сравнении двухпартийности и многопартийности. Многопартийность для такой страны, как Франция, в общем-то, ведет, скажем, к профанации очень многих вещей и останавливает развитие. Франции надо постоянно быстро бежать, чтобы успевать за Германией, Великобританией и не отставать в этой цивилизационной гонке. Многопартийная система сдерживала бы Францию примерно так же, как она сдерживает Италию, которая никогда при сегодняшнем государственном устройстве не сможет догнать ту же самую Германию, несмотря на креативный потенциал северных областей Италии. И вот реформы Шарля де Голля призваны были ликвидировать эти недостатки чисто парламентской и многопартийной системы во Франции.
Поэтому всякий раз надо решать сегодняшние проблемы, с одной стороны, но, с другой стороны, нужно понимать, что всё это упирается в состояние сознания, в консциентальные проблемы. Например, мы тоже привыкли считать, что Великое княжество Литовское (ВКЛ), его государственное устройство, парламентаризм, свободы, которые декларировались там — это здорово. А право вето? Право вето, которое действовало в сеймах ВКЛ, оно ведь давало возможность дуракам всё испортить, с одной стороны, а с другой стороны, разумным депутатам не дать наделать глупостей. И вот это — тоже вызов. Ведь наши предки, допуская право вето, с одной стороны, давали волю дуракам, с другой стороны, непонятно, давали ли они волю и свободу разумным людям, которые видели порочность некоторых решений, но, имея ответственность, не лезли напролом против общего движения. Но, тем не менее, именно архаичное устройство Речи Посполитой привело к тому, что в то время, когда эффективными государствами в Европе были абсолютистские монархии, такая средневековая демократия делала Речь Посполитую абсолютно неспособной к развитию. И мы задержались в развитии на несколько веков, и поэтому в XVIII веке три абсолютистские империи просто поделили беззащитную конфедерацию с архаичным устройством. А сегодня ведь мы носимся с «Конституцией 3-го мая», со шляхетскими свободами ВКЛ, не понимая, чем грозит нам отсутствие критики всего этого. Потому что там был заложен такой принцип, что все законодательные акты, работа сейма ВКЛ и конфедерации Речи Посполитой руководствовались консциентальным принципом, очень глубоким принципом, который никогда не может быть записан в конституцию, в закон, а именно: «Старыны не рушыць, навiны не ўводзiць».
Сейчас нам надо полностью обратную штуку вводить: не зацикливаться на старине, не жалеть ни одной традиции, не быть зависимыми ни от одной традиции и нацелить государство на постоянное инновационное обновление. Вот в чем должен быть смысл этой конституции.
Но как побороть этот консерватизм и инерцию сознания? Это очень сложно и это вызов. Любая конституция ограничивает чьи-то права. Скажем, чьи права ограничивала американская конституция? Чьи права ограничивала французская конституция? С французской более понятно, она ограничивала права аристократов и священников, первого и второго сословий. И это ведь не писалось в конституции напрямую. Писалось расширение прав третьего сословия (человека и гражданина), тем самым, ограничивались и подавлялись права первых двух сословий.
И точно так же и в случае новой беларусской конституции — она будет ограничивать какие-то права, обязательно. Но какие? Чьи? Давайте возьмем конкретный пример. Скажем, когда сегодня я начну обсуждать с широкой публикой новую конституцию (или свои представления о том, что там должно быть), мне скажут: «А вот колхознику от этой новой конституции станет лучше?» Я говорю, что я пишу конституцию не такую, которая сделает лучше колхознику, а, грубо говоря, сделает лучше айтишнику, человеку творческому, человеку, устремленному к инновациям. Вот я пишу конституцию, которая сделает лучше им, но это же — меньшинство! Этих людей всегда меньшинство, их всегда будет меньшинство. А вот для тех, кто сегодня живет на хуторе, в малом городке, работает на госпредприятии и т.д. — им будет гарантирован тот уровень прав, который уже во всех конституциях всего мира с XIX века является банальностью. Новизна нужна не для этого, это должно быть протранслировано просто из старых конституций почти без изменений.
И вот как сделать новую конституцию так, чтобы разумное предложение, исходящее от одного, нескольких людей имело большее влияние, чем предрассудки, разделяемые большинством?
— Это, конечно, проблемный вопрос и в том числе и для самого Учредительного собрания, потому что может спровоцировать конфликт среди делегатов собрания.
— Для состава Учредительного собрания нужны две «педали»: «газ» и «тормоз». Тогда что является там «педалью газа», а что — «тормозом»? Так вот, мажоритарный принцип формирования половины собрания — это «тормоз». Потому что они будут представлять мнение людей, их избравших. А вторая половина — инновационная, которую должны выдвинуть специалисты, профессионалы и т.д., будут «педалью газа».
— Назовите, пожалуйста, три, на ваш взгляд, основных идеи, которые должны лечь в основу конституции.
— Первое — это отказ от социального структурирования общества индустриальной эпохи и номинация новых социальных групп (нового социального неравенства, которое мы сейчас изучаем).
Второй принцип: эта конституция должна не только описать статику и закрепить существующую структуру отношений, но описать в динамике. Таким образом, мы получим, скажем, скелетную часть, каркас каких-то структурных отношений между институтами, и динамичную часть — как мы можем расставлять приоритеты в действиях тех или иных конституционных институтов.
Третье, что я хотел бы зафиксировать: мы сейчас имеем очень модного автора в Беларуси, которого заново открыли — Ігната Абдзираловича с его эссе «Адвечным шляхам». И с очень упрощенным пониманием льющейся формы. Нам надо, в отличие от кристаллизации институтов, задать их как взаимопроникающие льющиеся формы, как динамичные формы. И для этого как раз нужно переходить от материально видимой фактуры, которую мы закладываем в конституцию, к системным динамическим категориям.
Опять же, возвращаясь к проблематике де Голля и изменениям, которые в 1960-е годы внесли во французскую конституцию, во Французскую Республику. Нужно очень четко расписать время каденции, или время легислатуры, разных ветвей власти. Когда мы говорим о том, что конституция должна быть нацелена на развитие, нужно понимать временной лаг реализации тех или иных проектов: социальных, экономических или еще каких-то. Когда понадобилось в Советском Союзе произвести некое ускорение, был отменен пятилетний план и Хрущев ввел семилетний план и т.д. Над этим смеялись, не понимая смысл этих всех вещей. Но на реализацию некоторых социальных программ нужна т.н. поколенческая единица. Поколенческая — имеется в виду деятельность ответственных полномочных лиц в период акме, т.е. наиболее развитого, или наиболее эффективного, возраста, в котором они определяют положение дел в стране. И этот период акме в самом деле занимает 7-10 лет. И вот эти 7-10 лет — это срок полномочий исполнителей, которые от начала запуска проекта или программы до конца могут его осуществить. А если этот период всё равно недостаточен (скажем, программа рассчитана на 15-20 лет), то за 7-10 лет можно вырастить, подготовить тех, кто продлит эту программу, а не так, что «новая метла по-новому метет».
А у нас сроки полномочий президента, исполнительной власти и законодательной власти почти не различаются. Законодателей надо понимать: если у них четыре года легислатура, они на четыре года получили полномочия, они полгода, как минимум, должны осваивать принципы работы парламента. Даже если это по второму разу пришедшие депутаты, первые полгода парламента уходит на выяснение регламента, «устаканивание» фракций, знакомство друг с другом и т.д. В это время они не могут принимать серьезных решений. Должно быть запрещено такому парламенту принимать серьезные законы в этот период. Потом они вступают в рабочую фазу, которая длится не оставшиеся 3,5 года, а от силы 2 года, потому что потом начинается подготовка к новым выборам. И эти депутаты уже заботятся о собственной «шкуре», обеспечивают «посадочные» места, т.е. куда они пойдут, если вылетят из парламента, или пытаются каким-то образом обеспечить себе избрание в новый парламент, им не до того, чтобы заниматься серьезными вещами. И вот мы выбираем парламент на четыре года, а рабочего времени у них — года два максимум, все остальное — это пустая трата времени.
То же самое и с президентом. Скажите, пожалуйста, есть ли готовые люди, которые могут занять президентский пост и сразу приступить к полноценному исполнению своих обязанностей? Актер Рейган мог это сделать? Нет, надо осмотреться, установить отношения. То есть, ему дается 100 дней. Но это дается и Рейгану, и Трампу, и Макрону, и Зеленскому. Зеленский из шоумена становится президентом страны, находящейся в тяжелейшем положении. И более того — когда тот же Порошенко (кстати, не самый плохой президент Украины) имел срок пять лет в состоянии войны. И если там есть устоявшиеся институты, как в Великобритании, и когда победитель во Второй мировой войны Уинстон Черчилль проигрывает выборы — для английской демократии это нормально, а вот для украинской — ситуация, для беларусской — ситуация, это вообще смерти подобно. И эти все вещи надо понимать, прежде чем писать новую конституцию.
— У меня еще один вопрос. Эпистемическая демократия (я ее так называю, исходя из ваших текстов) — это когда любой содержательно сложный вопрос, решающий какую-то проблему, в представительной форме демократии, да и в демократии вообще, должен быть доведен до двух простых альтернатив. И фактически избиратели дальше голосуют за одну либо за другую альтернативу. Но эти альтернативы не появляются сразу как предложение, а они проходят несколько уровней критики, публичного анализа, общественного обсуждения, и они поднимаются и выкристаллизовываются до видимых двух альтернатив. Наверное, отсюда уже исходят идеи про двухпартийность как механизм поддержки такого типа кристаллизации содержательности этих решений? А этот принцип вы видите в качестве одного из принципов, которые должны быть заложены в механику всего государства и государственной машины?
— Да, хорошо, что вы об этом заговорили. Я целиком согласен. То есть, как мы людей проводим по кастингу от массы к полуфиналу, где определяется чемпион, и с идеями — то же самое. И еще, при том, что я скептик и реалист относительно возможностей обычного человека принимать сложные решения, тем не менее, я сторонник максимального приближения к прямой демократии. Но зачем? Чего я хочу от прямой демократии?
Когда я анализирую, скажем, греческую историю, то прихожу к выводу, что прямая демократия нужна для подготовки квалифицированного избирателя и электората. Только человек, хотя бы несколько раз в жизни попробовавший себя на разных должностях в государственной системе, является подготовленным к обсуждению и принятию определенных решений. Греки по жребию выбирали людей на разные должности, и должностей было очень много. То есть, сегодня актуально в современном мире возвращение к принципам афинской демократии.
И еще хотелось бы сказать о местном самоуправлении. Самоуправление должно быть тотальным: от минимального хуторского поселения до двухмиллионного столичного Минска. Но оно строится по-разному, соответственно, и единица самоуправления тоже должна быть разной, и не только территориального самоуправления, но и институционального самоуправления (скажем, профессиональные союзы, клубы, шведские кружки и т.д.).
То есть, нужно максимально расширить круг людей, избираемых или случайно попадаемых (по жребию, по лотерее) на разные должности, чтобы каждый человек за время своей жизни, за время своей карьеры попробовал себя на разных общественных должностях. Только тогда мы можем рассчитывать на рост политической культуры. И всё это задается структурой местного самоуправления. Когда мне рассказывают про то, что местное самоуправление — это распилить бюджет, решить насущные дела, то да, конечно, придется решать насущные дела, но важно, чтобы в решение этих дел было вовлечено максимальное количество избирателей. Только тогда мы можем рассчитывать на то, что избиратель квалифицированно откликнется на те предложения, которые выносятся на референдумах или на избраниях высших должностных лиц в государстве, будь то депутаты парламента или судьи Конституционного суда. Только так.
Поэтому, что хорошо в американской демократии? Американцы ведь не умнее, не квалифицированнее беларусов, беларусы, наоборот, наверное, поумнее будут во многих местах, но американцы имеют опыт постоянных перманентных выборов: они выбирают шерифов, они выбирают попечительский совет школы, где учатся их дети и т.д. И они все проходят эти вещи: время от времени оказываются в попечительском совете или в добровольной дружине. В Швейцарии то же самое.
А у большинства беларусского населения просто нет опыта решения сложных судебных «заморочек», казусов, решения проблем в экстренных ситуациях. Главное, что человек должен иметь собственный опыт управления страной, и неважно, что если мы по жребию кого-то выбрали и он будет ошибаться (но тогда надо просто сделать короткий срок, чтобы его ошибки не были фатальными), но важно, чтобы каждый набирался этого опыта.
— Можем ли мы придумать некий достаточно простой принцип предварительной оценки полученного конституционного устройства? То есть, когда мы имеем Учредительное собрание, оно работает, оно предлагает нам один-два варианта конституции, то какой принцип должен быть использован для оценки этих вариантов?
— Я бы считал, считаю и буду считать очень плохим вариантом, если на голосование, всенародный референдум, будет вынесено два варианта конституции. Когда вы рассказали про то, как идеи отбираются и выносится две — это не две конституции. Такой цикл рассмотрения должно проходить каждое маленькое положение конституции.
Опять же, работа Учредительного собрания строится по циклам. Это такие циклы, как собрание делегатов, обсуждение какого-либо параграфа, статьи. Причем ведется это всё гласно, т.е. любой желающий беларус может увидеть весь цикл обсуждения, протокольно, по специальному телеканалу. После того, как закончилась какая-то сессия, скажем, на протяжении месяца, делегаты Учредительного собрания возвращаются либо в свои организации, либо на свои территориальные округа обсуждать результаты со своими избирателями или с теми, кто выдвинул их как экспертов и профессионалов. И вот такая цикличная работа… То есть, делегаты работают, во-первых, индивидуально, у них есть, в этом смысле, свой круг экспертов, которые им помогают в этом. Во-вторых, они работают все вместе и по комиссиям, а потом они едут на места, где всё это обсуждается еще раз, и они возвращаются на свои места делегатов Учредительного собрания и уже это же обсуждают во втором чтении.
Поэтому я говорил, что три года — это минимум, который нужен на разработку новой конституции, учреждения страны при таком порядке. И когда де Голль настаивал на семи месяцах работы Учредительного собрания во Франции в 1940-х годах, он настаивал, зная и понимая политическую культуру и подготовку Франции, французского избирателя и французских экспертов. Я, зная то же самое про Беларусь, понимаю, что три года — это минимум. Вот тогда мы что-то получим.
Сентябрь 2021 года. Аналитический проект «Четвертая Республика»