СМД-подход в культурной политике, или культурная политика в метаподходе.
Статья была написана в 2001 году по просьбе Всеволода Леонидовича Авксентьева[1]. В 2007 году опубликована на сайте методологического движения «Методология в России».
Как хорошо быть молодым! Перед тобой открыта масса возможностей, и ты еще не знаешь, как мало зависит от тебя самого выбор из этого множества. Хотя каждый раз, делая выбор, ты думаешь, что делаешь этот выбор по своей воле.
Я стал студентом Ленинградского государственного университета после армии с хорошими рекомендациями и характеристиками. Поскольку никто не знал, что эти рекомендации и характеристики приобретены у штабного писаря за две бутылки водки, то меня сразу включили в номенклатурный резерв. А это открывало возможность карьеры на факультете, в комсомоле и прочее. Меня назначили старостой, ввели в комитет комсомола, зарезервировали должность в стройотряде и еще что-то. Не знаю, что бы со мной было, если бы к концу первого же семестра не случилось уголовное дело, в котором я фигурировал в качестве подозреваемого. Дальнейшего развития дело не получило, но бдительные товарищи поставили вопрос о моем исключении из университета. Вопрос потом закрыли, но мимо сессии я пролетел, из старост и комитета комсомола, а также из номенклатурного резерва был выведен. Тогда это казалось утратой возможностей, и только много позже я понял, что это было обретением свободы. Активность и энергию можно было погубить в комсомоле и факультетских дрязгах, а когда мне дали понять, что там мне не место, я мог сосредоточиться на науке. Что я и сделал.
Для занятий наукой нужно было выбрать форму, тему и содержание. В качестве формы я выбрал тусовку СНО – студенческое научное общество, которое давало возможность ездить на разные конференции, встречаться с разными школами и направлениями. За темой тоже не пришлось далеко ходить. Звездой факультета психологии ЛГУ в 70-х годах был Лев Маркович Веккер[2] , разрабатывавший теорию психических процессов. В рамках его подхода я выбрал то, что меня больше всего интересовало, – мышление. Тогда я думал, что это и есть содержание того, чем я буду заниматься долгие годы. Но думал я так только около года. На втором курсе в очередной студенческой научной тусовке я познакомился с Петром Щедровицким[3]. Он нес на конференции такую несусветную ахинею, что я просто не мог удержаться от дискуссии с ним. Я ведь занимался «мышлением», чем-то достойным и интересным, а он занимался «деятельностью», что, по убеждению всех уважающих себя адептов ленинградской психологии, было «московской дурью». Мы все читали А.Н. Леонтьева[4] и думали, что понимаем московский деятельностный подход. Будь я респектабельным студентом, наверное, на этом уровне остался бы и до сих пор. Хотя кто его знает? А так, ввязавшись в спор, я получил приглашение в Москву. И эта поездка оказалась очень значимой.
Сначала все было как обычно, ну, может быть, чуть интересней. Зимняя студенческая школа МГПИ на какой-то мичуринской базе, кажется, в Павловом Посаде. Приятные собеседники, яростные полемисты, борьба за лидерство и все такое. Не знаю, всегда ли так было на этих школах – не был на них ни до, ни после. Но зимой 1978 года выделялись три группы со своими лидерами. Поскольку я был одним из них, то могу только похвастаться, как мне повезло с оппонентами: яростный и непримиримый Петр Щедровицкий и рассудительный и основательный Юра Громыко[5].
Даже если бы дело ограничилось той встречей, мне уже было бы скучно болтаться только в своей факультетской среде, зная, что в Москве есть Петр, а в Ярославле Юрий. Но они же еще пригласили меня на четверговый семинар «Комиссии по мышлению» в давыдовском институте. А про это ни в каких мемуарах не расскажешь, про такие события в древности слагали саги и эпические поэмы. У меня до сих пор шея болит при воспоминании о том декабрьском четверге. Да, именно шея, потому что не помню, чтобы что-то от того семинара осталось в голове.
Вел семинар Толя Тюков[6] , доклад делал Георгий Петрович[7], а позади меня расположился Ислам Ильясов[8], который в тот раз выступал основным оппонентом докладчика. Это был шок, в первые же минуты семинара рассыпались в прах мои предубеждения против деятельностного подхода, «поплыли» все мои знания о мышлении. Через полчаса я потерял надежду уследить за полетом мысли. Было только ощущение физического присутствия мысли в аудитории. Не успевая следить за ней умом, я хотел только не упустить ее из виду. Голова вращалась на шее от Щедровицкого к Тюкову, к Ильясову и обратно. Травмированный таким образом, я вернулся в Ленинград.
Но увы, я не стал тогда методологом и потерял 10 лет. Я общался с адептами Московского методологического кружка[9], иногда пересекался с Петром и Юрием, которые стали полноценными участниками движения, я читал все, что было в печати по методологии, зная, что это только маленькая надводная часть айсберга, поскольку Петр показывал мне архив на Петрозаводской улице[10]. Но я прозевал первую организационно-деятельностную игру (ОДИ)[11], которая прошла через год после первого моего контакта с методологией, а без участия в играх в 80-е годы встроиться в движение было невозможно. Моей первой игрой стала 60-я ОДИ[12] Георгия Петровича в Калининграде в 1988 году. Там я уже был подготовленным неофитом, мог работать на равных с методологами. И был страшно горд собой, когда получил от Георгия Петровича приглашение на следующую игру уже в команду. Однако ГП непредсказуем. Через несколько месяцев на игре в Закарпатье, вместо того чтобы дать мне группу, он предложил помочь Петру. Зачем Петру была нужна помощь, я не знал. Думаю, что этого не знал и Петр, да и не нуждался, скорее всего, в этой помощи. Но с этого времени я стал участвовать не только в играх ГП, но и в мероприятиях Петра.
Так и случилось, что, то работая в команде отца, то участвуя в делах сына, я стал свидетелем рождения Школы культурной политики. Именно свидетелем. Поскольку в концептуальных обсуждениях принимал активное участие, но от организационных дел был в стороне. Хотя в 1990 году учредил Рижскую школу культурной политики. Тогда в Риге были представлены все течения методологии и игротехники, хотя они выступали скорее медиаторами и посредниками игропрактики, чем сами практиковали ОДИ. При этом я сам организовал и провел 9 игр, пока жил в Латвии, но только две из них представляли собой что-то серьезное, потом это имело продолжение в моих книгах и определило дальнейшее движение, в том числе и переезд из Латвии сначала в Москву, а потом в Минск. Так или иначе, мое дальнейшее движение вызвано концептуальным оформлением идей культурной политики и гуманитарных технологий, а сами идеи составляли содержательное ядро работы в Школе культурной политики.
Уже на первом съезде методологов в Киеве[13] различным группам и командам ММК пришлось самоопределяться в новых исторических условиях. Рамки этого самоопределения выставлялись каждым, кто считал себя методологом, по-разному. К тому же эти рамки по-разному задавали действительность самоопределения, причем далеко не всегда это была действительность мышления. Не менее важны были и история, и социальность, и политика. Наверное, в каждой из действительностей следовало бы разбираться специально. Без этого не понять горячих споров о социализации, институциализации, проблематизации подхода и целей дальнейшего развития. Я пока остановлюсь только на объектной стороне самоопределения.
В СМД-подходе мышление представлено как комплексная полиобъектная организованность самого мышления, т.е. мышление рефлексивно полагает самое себя как объект (или объекты) сложной системы деятельности. Без каких бы то ни было онтологических оснований в указанной системе деятельности выделяется процесс исследования как особая деятельность в силу исходной начальной установки, которая вызвала к жизни СМД-методологию и дает энергию для развития подхода уже пятый десяток лет. Таким образом, рефлексивное полагание мышления дополняется интенциональным полаганием его как объекта исследования. История исследования мышления в ММК представляет собой несколько взаимодополнительных друг для друга программ, в которых переформулируется подход по мере развития объектных представлений о мышлении, с одной стороны, и развития исследовательских средств и самого метода, с другой стороны.
ММК с конца 50-х годов переходит от программы построения содержательно-генетической логики к разворачиванию работ по программе исследования мышления как деятельности. Выполнение работ по программе требует от субъекта деятельности самоограничения, локализации сферы исследования в пространстве и времени, типологизации или предметизации множественности форм существования исследуемого объекта. Методологи ММК последовательно или параллельно занимались несколькими типами мышления (научным, детским, инженерным, проектным, конструкторским и т.д.) в разных областях деятельности (наука, педагогика, дизайн, архитектура, инженерные изыскания, социально-экономическое планирование и т.д.). В работе с этими типами мышления базовым в подходе был принцип ортогональности отношения между объектно-онтологическим представлением мыследеятельности и организационно-деятельностным планом той же мыследеятельности. В разворачивании исследовательской программы ММК можно выделить условные этапы работ с материалом мышления:
- исследование ставших форм рафинированного мышления (мышление философской, научной или инженерной школы или направления, активное развитие которой уже закончилось, например Галилей, Маркс, Выготский, Кюльпе и т.д.);
- исследование становящихся форм профессионального мышления, в становлении которых методологи принимают непосредственное участие (системное движение в методологии и науке 50–60-х годов, дизайн-программирование, разработка автоматизированных систем управления, теория архитектуры и градостроительства, теория развивающего обучения, рефлексивные игры и т.д.);
- исследование и проектирование междисциплинарных разработческих коллективов с необходимостью комплексирования профессиональных форм мышления и кооперации деятельностных позиций (работы первого периода организационно-деятельностных игр с 1979 по 1985–1987 годы);
- исследование рефлексивного включения собственно методологического мышления в популятивную рациональную ситуацию демократизирующегося общественного сознания (квази-ОДИ «на перестройку», консалтинговая и экспертная работа методологов в постперестроечные годы);
- методологическое мышление как участник дискурса в постмодерне. Формирование новой программы, проблематика и содержание которой маркируется терминами: «культурная политика», «гуманитарные технологии» или «интеллектуальная экология» и т.д.
Конечно, методологам не привыкать принимать вызовы времени и самоорганизовываться для ответа на них, но пятый этап в исследовании мышления создает некоторые дополнительные сложности.
Дело в том, что целевое или прагматическое самоопределение методолога до 90-х годов обеспечивалось, с одной стороны, рефлексивными средствами. Объект, бравшийся в подходе как деятельностный объект, предполагал выход в рефлексивную позицию и прописывание множества таких позиций в деятельности, которые определяются онтологией самой деятельности и ее интенционального объекта. В результате такого прописывания появлялась позиционная схема, и методолог мог «обходить» позиции одну за другой, не привязываясь ни к одной из них навсегда.
С другой стороны, самоопределение обеспечивалось апелляцией к культуре. Относительно культуры СМД-методологи существенно отличались от всех остальных интеллектуалов, политиков, философов и прочих деятельностных субъектов. У нас была схема воспроизводства деятельности и трансляции культуры, которая обеспечивала нам постоянное рефлексивное пребывание как бы вне культуры. Культура была для нас материалом деятельности, и по необходимости мы вписывали в рабочие схемы деятельности позицию СМД-методолога. Все же остальные деятельностные позиции и субъекты были как бы в самой культуре. Мы отделяли себя самих самоопределяющихся, позицию СМД-методолога, относительно которой мы находились в перманентном самоопределении, и культуру, в которой мы размещали и позицию СМД-методолога, и себя в этой позиции.
Можно сказать, что культура нас «пыталась поймать», но ей это постоянно не удавалось. В 90-е годы мы все же были пойманы. Усилиями предшествующих генераций методологов нам было обеспечено место в культуре, и собственными усилиями мы обеспечили себе социализацию и институционализацию. Причем мы сами рассматривали себя организаторами мыследеятельности (у нас на этот случай была подготовлена соответствующая схема), и нам позволили ее организовывать, поскольку такое место оказалось вакантным, после того как тотальная претензия КПСС была дискредитирована.
Боже, чего мы только не городили, как только осознали, что с нами произошло!
Кто-то стал обсуждать, «почему методологи проиграли перестройку». Кто-то взялся консультировать правительства или оппозиционных политиков, которым светило возглавить правительство. Причем делали это уже в разных странах, а не только в России, правопреемнице СССР. Кто-то стал осваивать глобальные процессы – от феминизма до устойчивого развития, от программы Сороса до Международного валютного фонда и Всероссийского банка развития регионов. Еще чуть-чуть, и мы предложили бы проводить ОДИ в Давосе. Может быть, это никому бы и не повредило, но и пользы никому от этого бы не было.
Проблема ведь была вовсе не в том, чтобы уметь и мочь организовать мыследеятельность, а в том, чтобы знать: зачем и для чего? А мы умели реконструировать цели практически любой деятельностной позиции в культуре, но очень плохо представляли себе свои. Из трех слоев схемы мыследеятельности мы были лучше всех в чистом мышлении, мы были успешными в слое мыследействования. А вот в мыслекоммуникации мы были слабоваты. Мы могли, как и прежде, поражать партнеров по коммуникации глубиной мысли, но мы не могли быть понятыми, потому что и сами себя понимали с трудом.
На общем фоне выделялись лидеры игрового периода. Петр Щедровицкий и Сергей Попов[14] всегда производили впечатление людей, которые знают, зачем и почему они что-то делают. Остальные этого не понимали, но знали, что Щедровицкий и Попов знают и понимают. Ну и еще несколько персонажей производили впечатление «знающих».
Вот и я сам не знаю. Я только ищу ответы на прагматические вопросы. Я лучше знаю, чего не надо делать, хотя и можно бы, и почему этого не надо делать. Но что надо? Увы…
Характерный случай произошел однажды в Минске. Мне сказали, что приехали Юрий Вячеславович Громыко и Никита Глебович Алексеев[15] и что-то здесь делают. Потом Юра позвонил и предложил встретиться. Я спросил, что они делали в Минске. Ответ был забавным: восстанавливали Империю. А зачем? Да как же? Империя – это так здорово! Когда я сказал, что считаю наоборот, Юра был озадачен: как так можно? Мы обменялись суждениями о содержании и онтологии предмета. Выяснили, что берем его в одной действительности и в сходных схемах. Потом решили, что нужно разобраться с позициями, ну типа современных гвельфов и гибеллинов[16], противников и сторонников империи. Дальнейшего развития коммуникация не получила. Оставаясь методологами, мы оказались по разные стороны баррикады. Юрий Громыко – современный гибеллин, а я, соответственно, гвельф. Но важно вовсе не это. Ведь Юра вряд ли сможет империю восстановить, а я не смогу разрушить ее остатки. Важно, что мы не можем продолжить коммуникацию. Мы не знаем, как отвечать друг другу на вопросы «Зачем?» и «Для чего?».
Методологи, тем более игропрактики, никогда не были циниками. Но пока мы находились в рефлексивной позиции к культуре, пока занимали метапозицию относительно любой мыслимой деятельностной позиции, прагматические проблемы не довлели над нами. По крайней мере, мы были свободны от них, работая с объектами и с мышлением. То есть не столько свободны, сколько мы умели на них отвечать. Ответы на прагматические вопросы определялись ситуативным самоопределением и пониманием контекста. А мы умели сами организовывать ситуации и программировать контексты. Теперь, когда мы обрели свое место в культуре, ситуации и контексты нам вменены вместе с теми, с кем нам приходится вступать в коммуникацию.
До эпохи культурной политики мы рационализировали из метапозиции любую, самую иррациональную ситуацию. Теперь, даже если мы хотим этого, нам приходится делать это изнутри. Раньше мы привносили рациональность в деятельность, сейчас приходится нести ее на себе самих. Раньше мы владели рациональностью, у нас был свой подход, и ему не было равных. Мы и сейчас владеем подходом, но не как метаподходом, не как «подходом над подходами», а просто одним из многих.
Нет, конечно, мы владеем лучшим в мире подходом, я так всем и рассказываю, и даже сам искренне в этом убежден. Но в культурной ситуации (пусть она называется постмодерном или как-то иначе) мы соприсутствуем с носителями иных типов рациональности и владельцами иных подходов. Пусть не все, но некоторые их этих подходов претендуют на то, чтобы быть объемлющими для других, т.е. сосуществуют взаимообъемлющие подходы, и нет ни одного из них, который был бы наделен монополией на объемлемость.
СМД-методология[17] могла проектировать метапозицию, когда мы имели дело с предметным мышлением. Техники распредмечивания и схемы предмета в деятельности и мышлении позволяли организовывать рефлексию. И рефлексия выступала условием и пространством организации мыслекоммуникации. Можно предположить, что эта модель допускает дальнейшее развитие. Только нужно на место предмета и предметного мышления поставить подход и подходное мышление. Далее останется только разработать техники расподхоживания и организовать рефлексию подходности. После этого мы сможем проектировать метаподходную позицию и самоопределяться в ней.
Но разработку таких техник нужно вести относительно СМД-подхода как одного из самых простроенных и самых рефлексивных в современной интеллектуальной ситуации. Именно это и есть задача культурной политики, гуманитарных технологий и интеллектуальной экологии.
Относительно предметного мышления, даже относительно рефлексии предметного мышления мы имеем разработанный подход – СМД-методологию. Но, оказываясь в деятельностной ситуации, мы становимся участниками политики, занимаем некоторое место в инфраструктуре технологий, самоопределяемся в интеллектуальном поле, то есть становимся одним из звеньев «экологической цепи» взаимопаразитирования одних деятельностей над другими. Тем самым мы теряем привычную метапозицию, обретая деятельностную и становясь культурными.
Это нормально, это по-человечески, но мы хотели иного.
Мы и продолжаем хотеть иного, мы хотим сохраняться как группа интеллектуального прорыва. Поэтому занимаемся культурной политикой, гуманитарными технологиями и интеллектуальной экологией.
Это непросто. Вот в работе над составлением «Новейшего философского словаря»[18] , а затем и второго издания «Всемирная энциклопедия: Философия»[19] (см. в ней статьи Мацкевича В.В., Бабайцева А.Ю. и Крупник С.А.) я стремился именно к тому, чтобы этот словарь был манифестацией разноподходной, метаподходной коммуникации – с одной стороны, а с другой – обеспечивал бы принципиальную возможность метаподходной позиции.
В первом издании появляется статья «Подход»[20] , в которой вводится необходимость расподхоживания. И это проходит. Более того, удается в нескольких статьях задать объемлемость некоторых современных подходов, но не более того. Во втором издании эта попытка была усилена в статьях «Деятельность»[21] , «Техника»[22] и др. И это уже проходило с большим трудом в межподходной коммуникации. Так, «Деятельность» писалась не как статья в СМД-подходе, а как метаподходная. Но редакторский коллектив этому воспротивился. Статья не прошла в таком качестве. Удалось отстоять текст с минимальными изменениями, но называться он стал «Деятельность в СМД-методологии», что не соответствует замыслу и содержанию.
Так что межподходная коммуникация по-прежнему составляет одну из важнейших проблем в современной интеллектуальной ситуации, а для тех, кто занимается культурной политикой, эта проблема выражается двойным долженствованием: Должна быть – и она должна быть спроектирована – метаподходная позиция. Должны быть разработаны и освоены техники расподхоживания.
Нет оснований опасаться, что процедуры и техники расподхоживания приведут к потерям в подходе, как и техники распредмечивания не наносят ущерба предмету. Иное дело – ученичество в современной Школе культурной политики. Новая генерация сразу должна включаться в современную проблематику и работать с новыми объектами. А поскольку средства этой работы сами находятся в разработке, то и творить и создавать их придется методологам предшествующих генераций на равных с неофитами.
2001 год
[1] Всеволод Авксентьев (1948–2007) – архитектор, участник методологического движения. (Прим. ред.)
[2] Лев Веккер (1918–2001) – выдающийся советский психолог, преподавал в ЛГУ с 1959 по 1981 г. (Прим. ред.)
[3] Петр Георгиевич Щедровицкий – активный участник Московского методологического кружка и методологического движения, сын лидера ММК Г.П. Щедровицкого. В 1989 году основал Школу культурной политики и менеджеров культуры при Союзе кинематографистов СССР. (Прим. ред.)
[4] Алексей Леонтьев (1903–1979) – советский психолог, ученик Л.С. Выготского, занимался проблемами сознания и деятельности. (Прим. ред.)
[5] Юрий Громыко – российский психолог, педагог. Участник ММК и методологического движения с 1979 года. (Прим. ред.)
[6] Анатолий Тюков – российский психолог, педагог. Активный участник ММК с 60-х гг. (Прим. ред.)
[7] Георгий Петрович Щедровицкий – философ и методолог, общественный и культурный деятель, создатель и идейный вдохновитель школы методологов, основатель Московского методологического кружка и СМД-методологии. В Московском методологическом кружке и среди учеников было принято употребление аббревиатуры «ГП». (Прим. ред.)
[8] Ислам Ильясов – специалист по педагогической психологии. Участник методологических семинаров. (Прим. ред.)
[9] Московский методологический кружок (ММК), образован в середине 50-х годов ХХ века Георгием Петровичем Щедровицким. История ММК развивалась от исследований мышления как деятельности к системо-мыследеятельностной методологии (СМД-методологии) и практике организационно-деятельностных игр (ОДИ). (Прим. ред.)
[10] На Петрозаводской улице была расположена однокомнатная квартира Г.П. Щедровицкого, где проходили так называемые «домашние» семинары и хранился архив ММК. (Прим. ред.)
[11] Организационно-деятельностные игры (ОДИ) – разработанная в московском методологическом кружке форма организации коллективного мышления и деятельности. Первая организационно-деятельностная игра состоялась в 1979 г. в Уральском филиале ВНИИТЭ (Всесоюзный научно-исследовательской институт технической эстетики). (Прим. ред.)
[12] Организационно-деятельностная игра «Эксперименты и экспериментирование в подготовке и повышении квалификации кадров», рук. Г.П. Щедровицкий. (Прим. ред.)
[13] Первый методологический съезд состоялся в январе 1989 года. (Прим. ред.)
[14] Сергей Попов – активный участник ММК с 1980-го года, начиная с 1985 г. проводил собственные организационно-деятельностные игры (на первых порах – совместно с Петром Щедровицким). (Прим. ред.)
[15] Никита Алексеев (1932–2003) – активный участник семинаров ММК в 1950–1970-х годах, участник и организатор организационно-деятельностных игр в 1980–1990-х годах, разрабатывал рефлексивный подход к социально-гуманитарной проблематике и проектированию социотехнических систем. (Прим. ред.)
[16] Гвельфы и гиббелины – политические группировки в Италии XII–XV вв., борьба которых используется В. Мацкевичем как аналогия для анализа современной борьбы имперской и антиимперской политических установок. См. текст В. Мацкевича «Москва должна быть разрушена», «Кентавр»: (Прим. ред.)
[17] СМД – системо-мыследеятельностная методология, подход, разрабатывавшийся в рамках Московского методологического кружка, развитие которого осуществляется В. Мацкевичем в Беларуси в рамках программы культурной политики. (Прим. ред.)
[18] Новейший философский словарь / Сост. А.А. Грицанов. – Мн.: Изд. В.М. Скакун, 1998.
[19] «Всемирная энциклопедия: Философия» / Глав. науч. ред. и сост. А.А. Грицанов. – М.: АСТ, Минск: Харвест, Современный литератор, 2001. На самом деле «Всемирная энциклопедия» – это отдельное издание, но его содержание очень сильно пересекается с содержанием «Новейшего философского словаря». (Прим. ред.)
[20] В.В. Мацкевич. Подход // Новейший философский словарь / Сост. А.А. Грицанов. – Мн.: Изд. В.М. Скакун. 1998. Стр. 526–527.
[21] В.В. Мацкевич. Деятельность в СМД-методологии // «Всемирная энциклопедия: Философия» / Глав. науч. ред. и сост. А.А. Грицанов. – М.: АСТ, Минск: Харвест, Современный литератор, 2001. Стр. 291–296.
[22] В.В. Мацкевич. Техника // «Всемирная энциклопедия: Философия» / Глав. науч. ред. и сост. А.А. Грицанов. – М.: АСТ, Минск: Харвест, Современный литератор, 2001. Стр. 1073–1075.