От антропного принципа дискретности миров-для-себя к перформативному ритуалу в генеративной грамматике.
Вторая конференция Летучего университета «Начало и существование: способы определения и способ действия» состоялась 7-8 февраля 2014 года.
Тезисы к выступлению
Мир не есть то, что я в нем вижу и описываю для себя и другого. Я вижу и описываю несуществующее, как существующее. Я не вижу существующего, не говорю о нем. Мир повторяет структуру языка. Не того языка, в котором Я формулирую свое видение, а в котором МЫ о мире говорим, мыслим мир и действуем в мире. В этом языке важна не семантика, описывающая мир, а генерирующая способность высказывания, творящая миры, делающая существующее существующим, и прекращающая существование утратившего право на существование. Эта способность коренится не в содержании высказывания, а в форме его. Эта форма представляет собой перформативный ритуал, а отправляется этот ритуал трикстером, намеренно ломающим рамки сакрального и профанного, пронизывающего пространства субъективно-данного и объективно-противящегося описанию, действию и поступку. Отправляя ритуал, трикстер превращает дискретные антропные миры в камни, которыми вымощен путь из небытия в бытие. Пока по этому пути хоть кто-то движется, существующее существует, несуществующее же просыпается между камнями (субъективными мирами индивидуальных или коллективных сознаний) и скрепляет их между собой, превращаясь в культурные слои, чтобы не сказать, в культурный мусор. В этом смысле, несуществующее сохраняет за собой предикат бытия, но без развития и изменения. Быть не значит существовать. Университет есть, причем, не один, но существует только тот из множества ставших культурным мусором университетов, который является местом и алтарем для отправления трикстером перформативных ритуалов. Да, станет наша конференция хронотопом отправления ритуала, вызывающего университет из вневременного бытия к существованию в современности! Амэн!
Владимир Мацкевич, 4.02.14 – 7-8.02.14
Если человек есть мера всех вещей, существующих в том, что они существуют, и несуществующих в том, что они не существуют – покажите мне этого человека! Мне есть о чем с ним поговорить!
Только не рассказывайте мне, что имеется в виду человек вообще, а не, Акудович, например! Знаю я этот платонизм, и вместе с Аристотелем имею к нему некоторые претензии! Не умею, да и не хочу разговаривать с идеей человека, просто с человеком поговорить – совсем другое дело. А с идеей пусть аутисты разговаривают!
Люди, человеки, они об идеях разговаривают, идеями обмениваются. Если, конечно, есть чем обмениваться. Потому как нельзя же обмениваться тем, чего нет, тем, что не существует!
Вот, скажем, есть у одного человека радость, а у другого печаль, а радости никакой нет. Чем и как они могут обменяться? Радость на печаль, что ли? Так неравноценный же обмен получается! А если начать разбавлять радость печалью, а печаль радостью, то это подобно ложке мёда в бочке дёгтя, с одной стороны, и ложке дёгтя в бочке мёда, с другой. Очень непохоже друг на друга, но одинаково плохо. Радость и печаль, это чувства какие-то, пусть чувствами поэты и психологи занимаются. Меня больше другое волнует.
Вот, цель, например! Говорят, что одни люди могут ставить цели другим людям. Мыслимое ли это дело? Есть, предположим, у некоего человека, не вообще человека, а вполне себе конкретного, некая цель. А у другого человека нету никакой цели. Может ли первый поделиться тем, что имеет, с другим? Вопрос, проблема! Потому как цель она где есть? И как она есть? Ведь если она есть здесь и сейчас, то какая же это цель? Цель это то, что потом! То, к чему стремятся, а не то, что есть. В цель попасть надо, цели еще достичь предстоит. То есть, нету ее здесь и сейчас. Так как же ею поделиться можно? И о чем тогда говорит тот некий человек, что у него цель есть?
Хуже того! Есть ли тот человек, утверждающий, что у него есть цель, мерой существования или несуществования этой вещи, которую он целью называет?
– А кто же еще? – можем вопросить мы, с наигранным удивлением, – У него же есть цель, он и есть мера ее существования!
Эх! Очень наигранное это удивление, и пижонское. Ведь может оказаться, что нету у человека никакой цели, а есть у него голая мечта, или фантазия. А кто может уверенно определить, что есть цель, а что фантазия? Покажите мне этого человека! У меня к нему множество вопросов!
Эти вопросы я могу формулировать просто и наивно. Например, Беларусь, которую в 1994 году я собирался думать, существует? А если существует, то не в моей ли фантазии? И есть ли та Беларусь, которую я не просто собирался, думал, и до 1994 года, и после продолжал, той же самой Беларусью, которую думают другие?
Что там себе другие думают, мне знать не дано, чужая душа – потемки. Но, допустим, не хочу я, чтобы думаемая мною Беларусь была моей фантазией, но стала бы целью. Целью, которой можно поделиться, которую можно поставить другим людям, чтобы мы все вместе, в едином строю, в едином порыве не думали лишь, но строили, воплощали бы в жизнь! Тут у меня и дополнительные вопросы возникают, про фантазию, цель и то, что можно в едином порыве с другими людьми воплощать. Может и не целью тогда должна быть Беларусь, а проектом? То есть не тем, что можно назвать, на что пальцем показать: «Вот она цель!» А тем, в чем прописано, что делают одни участники реализации проекта, что другие, куда эрнсте колоне марширт, а куда цвайте!
А тогда вопросы надо задавать иначе! Не вопрошать с выпученными глазами, существует ли Беларусь, а как она существует?
Беларусь – мечта и фантазия.
Беларусь – цель и смысл чьей-то жизни и деятельности.
Беларусь – проект в чьей-то совместной жизни и деятельности.
Кстати, тот меня подстерегают разные неприятности языковых игр. А цель ставится КОМУ-ТО, или ПЕРЕД КЕМ-ТО? Дело тут не только в самой грамматике! Тут встает проблема существования внешнего мира.
Если Беларусь фантазия, то мерой ее существования может оставаться тот самый человек, хоть бы и платоновский, или вполне эмпирический, данный мне в ощущениях. Я бы удовлетворился наивным реализмом, и признал бы, что данный мне в ощущениях человек существует, а Беларусь дана мне лишь в ощущениях того, кто дан мне в ощущениях. Для лёгкой беседы об ощущениях этого было бы достаточно, но проблему существования внешнего мира это никак не снимает. Отказавшись от решения вопроса о существовании Беларуси вне меня и того, другого человека, в ощущениях которого я ее вдруг обнаружил, я просто закапываю одну проблему под ворохом других проблем.
Впрочем, в наивной её формулировке, проблема существования внешнего мира меня мало волнует. Даже если внешний мир существует только в результате полагания его существующим, мне приходится с ним считаться. Поскольку, будучи положенным, внешний мир дает мне о себе знать сопротивлением мне же самому. Он меня не слушается!
Пусть я придумал Беларусь, положил ее вовне себя, объявил существующей, но она не строится по моему плану. Я ее придумал, а жить она предпочитает не по-моему, а по-своему. Допустив, что не я её придумал, а некто другой, данным мне в ощущениях, или в текстах (стихах ли, проектах ли), это не так существенно, все равно я сталкиваюсь с тем, что этот другой меня не слушает, когда я объясняю ему, как нам обустроить Беларусь, совместно удерживаемую в нашей фантазии, в наших целях, и в наших проектах. Правда, я его, того другого, тоже не слушаюсь. Так мы с ним и существуем друг для друга, как данность внешнего мира, с которой нельзя не считаться, а считаться очень трудно, и не очень хочется.
Есть мнение, что Беларусь не нуждается в этих моих рассуждениях и страданиях. Она была до меня, есть сейчас, и будет после меня. Не знаю, не знаю! О том, что было до меня, мне только рассказывали, и в этих рассказах часто, много, и с удовольствием врали. Зная, что мне об этом врали, я не очень расстраиваюсь от своего незнания. Ведь трудно обмануть того, кто знает, что ему лгут! Если все беларусы лжецы, то если они скажут, что Беларусь существовала, когда меня не было, я им не поверю. И если они скажут, что не существовала, тоже не поверю. А пока я живу, я живу в Беларуси. И этого вполне достаточно. Уж чего-чего мерой я являюсь, так это того, чем я являюсь. Мыслю – следовательно существую, существую там, где помыслю. Мыслю Беларусь, там и существую.
А что будет после меня? Не знаю! Но на этот счет есть хорошая отмазка – помню о смерти, и если мне суждено помереть от потопа, то моя Беларусь в огне не сгорит. А за ту, что вовне, я не в ответе.
Так вот, думал я, думал Беларусь, но жил при этом, где придется, не в Беларуси. Потом решил вернуться и думать ее уже на месте, в самой Беларуси. Думать изнутри Беларуси, о том, что вовне и вокруг меня. Решение вернуться было совсем другим решением. Это было решение, что я уже готов вернуться, готов думать Беларусь, а не фантазировать о ней.
Хотел бы обратить внимание на странность этого решения: решил, что готов! Интересно, а какова мера этой готовности? Вот, чтобы допустить человека к управлению самобеглой повозкой, устраивают экзамен, и официально решают: готов или не готов человек к вождению, может ли он думать и соображать на дорогах, чтобы не представлять опасность для других, независимо от того, как мы решаем вопрос о существовании или несуществовании этих других. А «думать Беларусь» может объявить каждый самозванец, решивший, что он уже ГОТОВ! А если он чего опасного надумает? С другой стороны, а кто может запретить ему думать Беларусь? Да и вообще, думать, что угодно, о чем угодно! Покажите мне этого человека, который возьмет на себя бремя решать, кто готов, к чему готов, можно уже кому-то думать что-то, а кому еще рано! У меня к этому человеку множество вопросов!
Впрочем, любой дурак в одиночку может задать столько вопросов, что сотня мудрецов коллективно не ответит. Не ответят мудрецы и тогда, когда их сгруппируют по парам, квартетам, или в две шеренги построят.
А строить придется! Пусть и не в две шеренги. А кто может ответить, во сколько рядов или столбцов нужно и можно строить мудрецов? Ну, ладно, не мудрецов, а академиков. Ну, не тех академиков, что старше член-коров, а тех, что младше – представителей академического сообщества. Никто не знает ответа, а ведь строят!
Строят в БГУ, а в ГГУ выводят из строя. В ЕГУ тоже выводят. Не знают, а строят или выводят из строя. Никак не знают, или одинаково не знают, но одни строят и выводят из строя под предлогом авторитаризма и вертикальности, а другие по соображениям демократии и невидимой руки рынка! Руководствуются разными мотивами и мерами о том, что существует, а что не существует, а результат одинаковый: Часть академиков построена в ровненькие шеренги, а часть выведена из строя. И пусть еще будут счастливы, что не пропущены сквозь строй.
Впрочем, я ведь не про Б-Г-Е-ГУ. Я озабочен Летучим университетом.
1.Я ведь его строю. Строю из академиков, а во сколько шеренг их строить – не знаю!
2. Строю не один, а в коллективе. Но одно ли и то же мы строим? Допустим, мы имеем то, что предстоит построить, названным именем собственным – Летучий университет. А имена собственные даются не идеям, не чему-то вообще, а вполне конкретным, эмпирически присутствующим в ощущениях, единичным вещам. Поэтому Летучий университет ни с чем другим не перепутаешь, ни с ЕГУ, ни с Беларусским коллегиумом, ни с Мовай ці кавай! Но ведь, не идем же мы на Мову ці каву пить кофе? Не надо путать имена собственные с понятиями. К человеку по имени Лев мы можем без страха войти в клетку, поскольку он хоть и Лев, а ничто человеческое ему не чуждо. Это я к тому, а является ли Летучий университет, который мы строим, университетом? Может он вовсе не то, за что мы его выдаем?
3.Строим, строим, и, наконец, должны спросить себя, а что же мы построили, или еще не достроили, но нагородили всякого? Четыре года назад мы объявили мечту целью. Цель совместными усилиями превратили в проект. И что? Имея проект, что мы получили, а что потеряли? Получив проект, мы потеряли цель? Если нет, то в чем она теперь состоит? А имея цель, мы расстались с мечтой и фантазией? Если нет, то о чем мы мечтаем сегодня?
4.А мы это кто? Можем ли мы делиться и обмениваться мечтами и фантазиями, можем ли ставить цели? Если да, то кому ставить, или перед кем?
5.А когда мы конвертируем мечты и фантазии в цели и проекты, то, что с нами происходит? Чтобы мечтать и фантазировать, большого ума не надо. А вот к реализации проекта надо быть готовыми. Легко сказать: «К превращению мечты в лицензированный и аккредитованный университет будьте готовы!». А слабо ответить: «Всегда готовы!», Ну, или хотя бы, что, наверное, готовы, только штаны подтянуть! И где та мера готовности или неготовности?
6.А вообще! Университет существует? Нет, не тот, университет, что был, когда нас не было! Пусть существованию того университета Гумбольдт с Ньюманом будут мерой. Меня интересует современный университет. Тот, который нам общим памятником будет, когда нас не будет. Т.е., ладно, когда нас не будет, пусть другие об этом сами заботятся, давайте удовлетворимся тем смыслом, который может служить нашим оправданием, когда мы строимся в университетские шеренги, разбиваемся по кафедрам и факультетам, или что там у нас должно быть в Летучем университете?
7.А где взять те слова, понятия, категории, схемы, с помощью которых мы сможем договориться обо всем этом, чтобы наш Летучий университет не стал для нас Вавилонской башней?
8.Короче, что мы там говорили про человека, как меру всех вещей? Ладно, зачем мне всех вещей, пусть хотя бы этих, о которых мы говорим. Покажите мне этого человека, и мало ему не покажется!
9.И это может быть только живой, активно-действующий человек, которым может ответить на мои выпады, и сам перейти в наступление. Это не пассивный другой, как предмет воспитания, найма или отражения меня самого. Единственное известное мне место, в котором есть надежда встретить такого человека, это Летучий университет. Но нужно правильно определить время встречи, чтобы не разминуться с ним. И вот я вопрошал: «Покажите мне этого человека!» Это риторическая форма вопрошания. Пришло время спросить иначе: «Человек, претендующий быть мерой существования хоть чего бы то ни было в этом мире! Встань и покажись, нужно поговорить!»
10.Предлагаю начать разговор с того, как мы будем уходить от дискретности и изолированности индивидуальных миров и двигаться к со-бытию и взаимодействию в Летучем университете, вызванном к существованию самим фактом начавшегося между нами диалога.