Статья написана 8 мая 1997 года и опубликована в газете
«Понедельник»
Почему люди делают то, что они делают? Старик сажает деревья, которые начнут приносить плоды через много лет после его смерти. Солдат защищает позиции зная, что не доживет до победы. Писатель пишет книгу понимая, что ее невозможно опубликовать при его жизни. Политик упорно повторяет мнение, которое отвергается большинством граждан его страны. Пожарник, рискуя жизнью спасает незнакомых ему людей, которые может быть сами виноваты в пожаре. Может быть все подобные случаи экстремальны, случаются редко и не с каждым. Но именно потому, что такое возможно, что такое происходит — возможна жизнь. Именно поэтому она продолжается. Все эти случаи так непохожи на повседневную жизнь. Во всех этих случаях люди руководствуются вовсе не бытовыми мотивами.
В бытовой обычной ситуации люди делают нечто потому, что за это платят зарплату, или это приносит прибыль. Чего-то не делают потому, что за это лишат прогрессивки или выгонят с работы. В обыденной жизни никто не готовится к подвигам. Режим обыденности и режим подвига так далеки друг от друга, что кажется это совершенно разные жизни, что живут так совершенно разные люди. Мотивы и цели в обыденности и быту описываются в категориях прибыли, пользы, денег, удобств и комфорта. Мотивы и цели в экстремальных ситуациях требуют для своего описания совсем других понятий: честь, долг, истина, справедливость. Дистанция между такими разными мотивами и целями так велика, что они кажутся несовместимыми в одной ситуации, в одно время, для одного и того же человека.
Труд в СССР — дело чести доблести и славы. Еще семь-десять лет назад такие лозунги были привычными в стенгазетах, на заборах строек, в цехах, на комбайнах. Но как нелепо и смешно было бы услышать объяснение от маляра, уходящего с рабочего места домой, что он исполнил свой долг с честью, от токаря, заканчивающего перекур, что он возвращается к доблестному труду, взыскуя славы, от тракториста, ремонтирующего ветхую косилку, что он совершает трудовой подвиг. Незачем привлекать пафосные героические объяснения тому, что может быть объяснено в простых бытовых понятиях. Мы так привыкли к тому, что слова долг, честь, достоинство принадлежат словарю партийных агитаторов и пропагандистов, наивных журналистов и писателей, что перестали считать это чем-то реальным, вообще существующим. Как только исчезли должности секретарей парткомов, которым за употребление этих слов платили зарплату, показалось, что сами эти понятия исчезли из нашей жизни. Мы уже уверены, что если люди нечто делают, то только потому, что это приносит им материальную выгоду, прибыль или прибавку к зарплате. И это правильно. Ведь очевидно, что разглагольствования о чести, доблести и славе применительно к повседневному труду полезно и выгодно только тем, кто не хочет или не может платить. Но почему тогда люди работают за такую зарплату, на которую невозможно прожить? Если сегодня сказать рабочему с “Интеграла”, что его труд — дело чести и геройства, то можно и в лоб получить. Конечно, многие работают потому. Что надеются на улучшение, потому, что уходить некуда, потому, что подрабатывая на стороне, сохраняют трудовую книжку на заводе в расчете на будущую пенсию.
Когда-то считалось, что существуют материальные и моральные стимулы к труду. Сегодня о моральных стимулах никто не говорит. Считается, что невозможно просто любить свою работу, например — торговлю, банковское дело, преподавание. Все работают только потому, что там много платят. Такое объяснение представляется торжеством здравого смысла над идеологией и социалистической мифологией. Но это также мало соответствует реальному положению дел, как и отошедшая в прошлое советская пропаганда. Нет необходимости приписывать геройство повседневному труду, но нет оснований считать, что люди делают все только из материальных соображений выгоды и прибыли.
Когда на улицы выходят демонстранты, то обыватели утверждают, что им платит ЦРУ. Деидеологизация нашего общества как маятник качнулась в противоположном направлении от золотой середины, где находится истина, в сторону другой лжи. Мы уже не склонны допускать, что у человека могут быть убеждения и идеалы, за которые он готов бороться не рассчитывая ни на какую выгоду. Те, кто ушли из университетов и НИИ в бизнес свысока смотрят на своих бывших коллег, которые по прежнему преподают и разрабатывают научные темы за мизерную зарплату, считая их ленивыми и неприспособленными к жизни. Они не допускают мысли, что последним просто дорога их работа, они любят делать то, что делают, и будут делать, пока это вообще возможно. В наше нищее время, в нашей разоренной стране жизнь держится именно на тех, кто работает именно на моральных стимулах. Причем это не может быть выражено в патетических терминах доблести и геройства. Все гораздо проще, скромнее и человечнее. Просто существует очень много людей, которые если нечто делают, то не могут делать это плохо. Если они знают, что эта работа нужна, то они ее делают. Только такие моральные стимулы годятся для повседневного обычного труда, а не доски почета, переходящие знамена и звания “героев труда”. Те же, кто получал геройские значки, заседал в президиумах, произносил речи о доблестном труде, сегодня коллекционируют другие знаки социального отличия — деньги и только деньги, выполняя работу, которая не отличается ни творчеством, ни доблестью. Социальная мишура остается социальной мишурой и тогда, когда меняются знаки престижа и почета. Охотники до этой мишуры были и в советские времена, остались они и теперь.
Наше время, как никакое другое, высвечивает все многообразие трудовых мотивов и все противоречия труда.
Есть много людей, которые работают только за деньги. Им все равно, что делать, лишь бы за это хорошо платили.
Есть много людей, которые работают потому, что им нравится их работа, они умеют делать свое дело и любят его.
Есть люди, которые с головой уходят в работу, чтобы не думать, не напрягаться. Они ищут в работе покоя и бездумности — их иногда называют трудоголиками.
Есть люди, которые не умеют и не любят работать. Их труд неэффективен — сколько бы им за него не платили.
Люди разные — они были такими, есть и будут. Но все же беларусы привыкли считать себя трудолюбивым народом. Если это соответствует действительности, то необходимо проанализировать этот трудолюбие на предмет его материальной эффективности и с позиций моральной оправданности.
Результаты совокупного труда беларусов в материальном отношении оставляют желать лучшего. Если мы такие трудолюбивые и так много работаем, то где же результаты нашего труда. Давайте разберемся. К 1997 году более половины потребляемого в стране продовольствия производится не в колхозах и совхозах, а в частном секторе. И это при том, что процент частных крестьянских хозяйств (фермеров) в Беларуси мизерный, даже в сравнении с другими бывшими советскими республиками, например, с Россией и Украиной. Значит эта половина продовольствия выращивается не фермерами, а на приусадебных и дачных участках. Беларусские “дачи” это бедствие не лучше Чернобыля. Половина городского населения все свои выходные дни проводит в изнурительном и неэффективном труде. Люди вкладывают больше труда в свои “шесть соток”, чем по основному месту работы. При этом, стоимость билетов на электрички и автобусы (или стоимость сжигаемого бензина у дачников-автомобилистов) часто превышает стоимость выращенного урожая. На бедных участках стоят убогие лачуги для хранения лопат и граблей, в которых невозможно ни жить, ни отдыхать. На участках коттеджной застройки стоят недостроенные “коттеджи”, в которых тоже нельзя жить и отдыхать, хотя в них вложен труд и стройматериалы на десятки и сотни тысяч долларов. Эти “дачи” и долгострой нельзя рассматривать как источник сельхозпродукции, потому что выращенная там картофелина дороже киви или бананов, а клубника дороже ананасов и кокосов. Эти продукты экономический нонсенс, они могут только тешить тщеславие в соревнование с соседями. Эти “дачи” и долгострой невозможно рассматривать как зоны рекреации, потому что люди там “вкалывают” и выматываются так, что возвращаются в город отдыхать, а не работать набравшись сил. Не поймешь чего здесь больше, обмана советских экономистов-шарлатанов, придумавших эти “шесть соток”, или самообмана беларусов, трудолюбие которых не удовлетворяется там, где они призваны работать. Повальное увлечение “дачами” может объясняться неудовлетворенной тягой людей к собственности. Но собственность немыслима без хозяина, а хозяин не мыслим без ответственности за свою собственность.
Рачительное ведение хозяйства и хозяйская ответственность и составляют предмет науки экономики (от греческих слов экос — дом и номос — закон), т.е. закономерностей домоводства. Можно ли с позиций экономики считать рачительным и ответственным хозяина, который вырастил урожай, рыночная стоимость которого два миллиона рублей, потратив за сезон пять миллионов на транспорт, семена и удобрения, не считая стоимости собственного труда и хранения урожая?. Можно ли считать рачительным и ответственным хозяином человека, который раздобыв по дешевке цемент и кирпич, начинает возводить стены коттеджа, не имея денег и материалов на крышу и окна, а потом оставляет всю постройку на разрушение нашему климату? Собственный труд, опять же, не учитывается. Может ли не знающий цену собственного труда ценить труд чужой? Не умеющий ценить чужой труд легко мирится с нищенской зарплатой и для себя, и для других. Может именно такое отношение к собственности и своему труду и привело нашу страну к тому, что мы привлекательны для инвесторов только дешевой рабочей силой. А дешева она потому, что мы не знаем ей реальной цены. Сами же эту цену сбиваем. Это оборотная сторона беларусского “трудолюбия”.
Труд — дело головотяпства и безхозяйственности. Может быть нам впору выдвинуть такой лозунг. Вымотавшись на даче, мы ищем в городе такую работу, где нужно поменьше работать. Госструктуры и присутственные места переполнены служащими, которые переносят на свою работы те принципы и нормы, которыми привыкли руководствоваться на своих “дачах”. Получение любой справки в конторах требует многочасовых ожиданий в очередях или многодневных хождений по инстанциям. Ну и что, время в нашей стране — не деньги. Мы ремонтируем наши дороги с такой же унылой обреченностью как выпалываем траву на непригодной для хозяйства земле “дачного” участка. Мы составляем планы и программы развития Беларуси “до 2000 года” с таким же отвращением и их исполнению, как размышляем зимой о летней каторге на “даче”.
Трудовая этика является важнейшим компонентом морали и нравственность во все времена и у всех народов. Труд должен быть в радость трудящемуся. Но труд, с одной стороны, процесс, с другой стороны, результат или продукт. Не может быть радости от процесса труда, если результат его ничтожен. Не может быть радости от продукта и результата труда, если он получен нечеловеческими усилиями. Что-то сломалось в нашей трудовой этике. Трудящемуся издавна желают — Бог в помощь. Но не может Бог помогать в “мартышкином труде”. Нет божьей помощи трудоголику, который трудится, чтобы забыться и укрыться от окружающей реальности. Не может Бог помогать трудящемуся “без царя в голове”.
Как бы ни был дискредитирован советской пропагандой тезис о том, что труд есть дело чести (оставим доблесть и геройство в стороне), все же в этом что-то есть. В мудром и глубоком памфлете Джорджа Оруелла “Скотный двор” или “Ферма животных” есть персонаж — лошадь по имени Боксер. При всех безобразиях, которые устраивали на Ферме новые хозяева — свиньи, Боксер отвечал одинаково: А я буду работать еще больше и работал. Он только так и умел жить. Он не хотел замечать всего, что делалось вокруг, ведь тогда пришлось бы думать и выбирать. Полезно ли то, что он делает, то что делают другие? Может быть его работа — это копание канавы от забора и до обеда? Может быть захватившие власть на Ферме свиньи преступники и узурпаторы, и их господство держится на его, Боксера тупом и бездумном труде. Если труд и не есть дело чести в прямом смысле слова, то, во всяком случае, он должен иметь прямое отношение к чести. Иначе труд становится рабским, бессмысленным как у Боксера. Добровольность рабства никак не оправдывает рабства как такового.
Величайшим идеологом труда был Маркс, но ему же принадлежит тезис о том, что труд потребляет человеческую сущность. Он утверждал, что бездумный изнурительный труд без понятного и видимого результата превращает человека в орудие, в придаток машины, в том числе и социальной машины. Он называл это отчуждением человека от результата труда. Такое отчуждение происходит тогда, когда человек либо не знает ради чего трудится, либо ему все равно, что делать — лишь бы платили или кормили. Так что по Марксу отчуждение человека от результата труда, абсолютное обнищание и полное потребление человеческой сущности может происходить и тогда, когда человеку платят столько, чтобы он не умер с голоду, и тогда, когда ему платят много, но укрывают от него результат его деятельности.
Беларусы отчуждены от труда своей страны. Наш индивидуальный труд есть расточительство человеческой сущности. Мы закапываем эту сущность на “дачных” участках. Наш коллективный труд напоминает то, что делал оруелловский Боксер, мы прячемся в коллективном псевдотруде от проблем своей страны. Результаты нашего труда не приводят к улучшению дел, не развивают хозяйства, они экономически нецелесообразны. Беларусы трудолюбивы. Но это любовь к процессу, а значит к половинчатому труду, к труду без царя в голове.
Есть такой анекдот. Однажды перед обезьяной и алкоголиком поставили одну и ту же эксперементальную задачу: в комнате с разными предметами к потолку подвесили приманки: банан для обезьяны и поллитровку для алкоголика. Сначала оба примата стали подпрыгивать, чтобы достать вожделенный предмет. Потом устали и присели отдохнуть на валявшиеся в комнате ящики. Обезьяна посидела и сообразила, поставила один ящик на другой и достала банан. А алкоголик отдохнул и продолжал прыгать. После многочасовых наблюдений лаборант решил помочь алкоголику подсказкой: Ты бы присел и подумал. “Чего тут думать, тут прыгать надо” — ответил алкоголик и принялся за старое. Часто в Беларуси в точности воспроизводится эта же ситуация. Чего думать о том, что происходит в стране — работать надо. А может все же присесть и подумать?
Так почему же люди делают то, что они делают или не делают того, что они не делают? Старик сажает деревья, которые начнут приносить плоды через много лет после его смерти. Писатель пишет книгу понимая, что ее невозможно опубликовать при его жизни. Политик упорно повторяет мнение, которое отвергается большинством граждан его страны. Чиновник останавливает бюрократическую суету, покидает насиженное кресло и начинает размышлять о том, а что же он должен был делать сидя в этом кресле и для чего существуют государственные чиновники. Может быть подобные случаи экстремальны, случаются редко и не с каждым. Но именно потому, что такое возможно, что такое происходит — возможна жизнь. Именно поэтому она продолжается. Все эти случаи так непохожи на повседневную жизнь. Во всех этих случаях люди руководствуются вовсе не бытовыми мотивами. И слава Богу, что такие люди все еще есть в Беларуси. Пока остальные прыгают (“работают” все больше и больше), эти люди закладывают беларусское будущее. И делают они это все потому, что хорошо обдумали настоящее.
1997 год