Учителя – тема, на мой взгляд, важнейшая, именно сегодня, именно для беларусской философской молодежи. Вообще, это один из самых захватывающих сюжетов мировой литературы – поиск и обретение учителя. Это история Симона-Петра и Матфея. Это путь Диогена из Синопы в Афины. Это путь Страдивари в Кремону к мастеру Амати, Резерфорда из Новой Зеландии в Кавендишскую лабораторию, автопробеги Кастанеды в Сонору к Дону Хуану. Ученика неумолимо влечет к учителю, как угря из Саргасова моря в Нарач. Либидо, половой инстинкт, весенний гон маралов, проламывание титановых перегородок космической станции созданиями Соляриса в фильме Тарковского – только бледные подобия той силы, которая гонит ученика к учителю.
Встреча ученика и учителя определена роком, их союз предвечно заключен на Небесах. Их отношения не описываются ни одним из греческих понятий: агапэ, филия, эрос. Платон попытался предложить для этого феномена свое понятие – платоническая любовь, но сам дал основания для извращения ее, описав ханурика Алкивиада. Все счастливые союзы ученика и учителя подобны, все несчастные – трагичны по-своему. Сюжетный разброс трагедий укладывается между полюсами Иуды Искариота и Иозефа Кнехта.
Но если в половой любви и в семейном союзе трагичные случаи интереснее счастливых, то в платонической любви учителя и ученика все наоборот. Половая любовь и платоническая мало похожи. Половая любовь замыкает людей друг на друга, платоническая размыкает, раскрывает их союз, в этот союз всегда включена любовь к третьему – истине, красоте, искусству и/или познанию, мышлению и/или Богу. В этом союзе нет места ревности, там, напротив, всегда есть место еще и другим ученикам, и другим учителям. Бывают счастливые, но бесплодные браки, но союзы учителя и ученика всегда плодотворны. Их плодами становятся как другие ученики, так и превращение ученика в учителя, приращение в истине, красоте, добре и справедливости, произведения искусства и открытия в науке, изобретения в мышлении и инженерии, упорядочивание мира и осуществление замысла Божьего.
Заслуживает упоминания и ущербная любовь к истине или красоте (ets.) с попытками обойтись без учителя. Это Фауст. Пример того, как человек жаждет знания сам, для самого себя, без посредничества учителя, без обязательств перед возможными учениками. Это прямой путь в лапы дьявола. У каждого Фауста (Адриана Леверкюна, Гарри Галера или Лужина) обязательно материализуется из небытия свой Мефистофель. Пусть это часть той силы, что вечно хочет зла, но вечно совершает благо, но сбить с пути человека, даже самого гениального, ей ничего не стоит, в какой бы ипостаси она не материализовалась. Может быть, я много пафосу напустил, но это важно.
Вся история Беларуси может быть высвечена через призму отношений учителей и учеников. Вот, например, никто беспристрастно не анализировал последствия для нас деятельности Фауста Социна. Вообще у нас в истории много своих «Фаустов», тот же Сымон Будны. А из последних, Зенон Позняк[1], тоже где-то Фауст. Вспоминаю одну дискуссию с Николаем Игнатьевичем Круковским[2]. Рамочная тема дискуссии сейчас не важна, но мимоходом он делает заявление: «Мае карані, як беларускага філёзафа, у беларускай вёсцы». Вот замаячил новый Мефистофель. Одно дело «деревенский философ», иное дело профессор философии. Нельзя так. Корни любого философа только в самой философии, а причастность к этим корням обеспечивается только через учителя. Корни беларусского философа могут в Кенигсберге у Канта, или во Франкфурте у Хабермаса. Он только должен иметь ответ на вопрос, что делает его беларусским философом, а уж философом он мог стать только посредством учителя философии. Иначе забабоны беларуской вёски и становятся доморощенным беларуским Мефистофелем. Беларусская вёска не торопилась в касинеры в 1830 году. Смирилась со сменой веры и языка церкви в 1839-40. Сдавала повстанцев русским карателям в 1863 году, отсиживалась в 1918-19 годах. Смирилась с коллективизацией на востоке в 30-х, на западе в 40-х. Голосует против перемен сегодня. А беларусская интеллигенция приходила в чувство только через поколение после очередного поражения.
Каждое поколение мыслящих беларусов думало, что оно первое, что оно умнее предыдущего, всех предыдущих. Ни одно поколение не имело учителей в прошлом, все начинало с начала, до всего доходило своим умом, открывая заново банальные истины, изобретая велосипеды и наступая на те же грабли, что и предшественники. Сегодня мы наследники воров и экспроприаторов, мы унаследовали зависть и озлобленность большевиков и раскулачивателей. Конечно, только меньшая часть беларусов раскулачивала и высылала в Сибирь большую. Но именно эта меньшая часть выдвигала из своей среды начальников и идеологов. Это меньшая часть формировала учебные программы и содержание учебников. Они учили детей людей на болоте, научили этих детей осушать родительские болота.
В Минске в 20-х годах появился первый в мире учебник по диамату, это «карані» большинства наших университетских философов. Мы можем в очередной раз отказаться от наследия предков и все начать с начала. Именно такой соблазн есть у молодых философов. Но тогда в Минске можно сделать только нечто вроде «Милетского философского кола» (как будто бы впервые, как будто бы до нас ничего не было), а не Минское. Философия началась давно, и не нам начинать ее заново, нам ее продолжать, а как продолжать, не имея учителей? А у кого учиться сейчас? Надо пользоваться тем, что есть. Нужно также ездить учиться у европейских философов. Но это будет полезно только в одном случае, если едущие учиться у У.Эко или П.Рикёра, или Х.-Г.Гадамера помнят еще, что они беларусы. Если они этого не помнят, то в Беларуси по-прежнему нет философов. Просто часть русской философствующей публики по независящим от них обстоятельствам вынуждены жить в Минске. Но быть русским философствующим интеллигентом и быть русским философом, это не одно и то же. Вот нет ведь такого русского философа Михайлова[3], и беларусского тоже нет. Вот меня не возьмут на работу в ЕГУ, как маргинала. Однако Михайлов маргинальнее меня во много раз. Я беларусский философ. А он какой? А еще есть Степин[4]. Кое-кто думает, что он в Минске оставил философскую школу. Как сказать!? Однако это особая тема.
Плохо человеку без учителя, да, что говорить, и человеком-то без учителя не станешь. В детстве у меня было два деда. Они учили меня нескольким вещам:
1. Быть самим собой, но не носится с собой как с писаной торбой;
2. Любить Беларусь, любить ее из далека, из Сибири, где мы тогда оказались. Любить ее из далека – еще в одном смысле, в контексте мира и большой истории. Они оба прошли вторую Мировую войну с 1939 по 1945 и вернулись в чужую страну только в 1948 году. Объездили с армией генерала Андерса Среднюю Азию, Ближний Восток, Северную Африку и Западную Европу. Они видели Беларусь сквозь большой мир и учили этому меня.
А больше ничему они меня научить не могли. До многого приходилось доходить самому. И меня повлекло. Для начала я уехал в Ленинград. И на первом курсе мне пришлось искать учителей. Лишь бы что меня не устраивало. Я огляделся и увидел, что на факультете самый достойный кандидат Лев Маркович Веккер. Это был последний русскоязычный неокантианец (после смерти С.Л.Рубинштейна, а с последователями Д.Узнадзе в Грузии мне познакомиться не довелось, не добрался), хоть и не философ, а психолог. Прошусь к нему в ученики, а он меня отфутболивает. Обидно было страшно. Это я потом уже сообразил, что в это время у него возникли проблемы с советской властью в науке, через несколько лет он вовсе в Канаду съехал. Учеников из нашего поколения он уже не брал. Вот один из минских профессоров Геннадий Кучинский[5] еще успел (хотя от него я не слышал историю его ученичества, а вот Веккер о нем вспоминал), а я уже нет. Хоть, если подумать, то еще не известно, как бы оно было лучше, возьми меня Веккер в ученики, я, может быть, других учителей не встретил бы. А так влечение к учителю только усилилось.
Я «перебрал» всех факультетских профессоров и не на ком не мог остановиться. Стал перебирать другие факультеты, потом остальной Питер, потом города, куда мог добраться. Это продолжалось несколько лет. Со многими замечательными людьми удалось познакомиться в этих поисках, с каждым связана особая история: Л.Н.Гумилев, Ю.М.Лотман, С.С.Аверинцев, М.Форверг, К.Роджерс. Эти, и многие другие, дали мне очень много, я же им ничего. Хотя, когда-то я обидел Льва Николаевича Гумилева, до самой его смерти все думал, что исправлю свою оплошность, а теперь уже поздно. Я до сих пор думаю, что концептуально был прав, но это не повод, чтобы обижать великого человека.
Однако, в 1978 году я впервые встретился с Георгием Петровичем Щедровицким и понял, что это тот, у которого я бы хотел учиться. Это была та самая платоническая любовь с первого взгляда. Поиски закончились, но начались проблемы. Я знал Учителя, но не мог к нему приблизиться, я был не готов. Со всей остротой я ощутил свое несовершенство, тупость и ограниченность. Увидел, сколько мне еще нужно сделать, работая над собой, прежде чем я смогу подойти к Учителю и сказать: «Я хочу у Вас учиться, я почти готов к этому». Поиски закончились, началось Учение. Я ездил изредка в Москву на семинары, читал книги, добывал стенограммы, изучал авторов, которых упоминал ГП[6], спорил с его другими учениками, вслушивался в мифы и басни про Учителя, про ММК[7] и его участников.
Только через десять лет я пришел и представился Учителю, и он меня принял. Я был готов к ученичеству, и оно случилось. В это десятилетие дистантного учения у ГП я встретил еще и второго Учителя.
В 1982 году, в короткий период жизни в Вильнюсе, Аушра Аугустинавичюте[8] познакомила меня с доктором Александром Алексейчиком[9]. Это была огромная удача. У меня уже был Учитель, а тут еще и второй. Тогда я не понимал, что это значит. Я учился у них разному. Александр Алексейчик лучший в совке и в постсовке психотерапевт. Может быть, Милтон Эриксон или Карл Рождерс лучшие знатоки американского человека, а Алексейчик лучший в мире знаток Homo soveticus. С его помощью я преодолел психологию. Он открыл для меня христианство и освободил меня для философии, для ученичества у ГП. Учение у доктора Алексейчика заняло около 8 лет, ежегодные апрельские семинары в его вильнюсской больнице, редкие встречи в Ленинграде и потом в Латвии. Именно через этих двух людей я прикоснулся к вечной и никогда не прерывавшейся культуре. Только после ученичества у них я смог сказать себе, что дальше могу двигаться сам. Когда умер ГП мне было всего-то 37 лет, учение закончилось, и я вернулся в страну, где должен был жить и работать[10].
Ну а теперь мораль из этой саги об Учителях. Для меня это почти мистическое убеждение. Мышление как культура, как деятельность, как субстанция передается из рук в руки, от учителя к ученику. Этот процесс не прерывается уже больше двух с половиной тысячелетий. Я убежден, что от меня через Щедровицкого можно проследить в ретроспективе непрерывную цепь ученичества к Сократу, Фалесу и дальше, как говаривал Диоген Лаэртский, к гимнософистам. В этой цепи нет разрывов. У моих Учителей были свои Учителя, у тех свои и так к самому началу. Эта цепь имеет ответвления, но только в направлении от учителя к ученикам, которых могло быть у одного учителя несколько, как у того же Сократа.
Но нет, и не может быть учителя, у которого не было своего учителя. Это как дерево, ветвей и листьев может быть множество, но все связаны с одним корнем и от него питаются. Таких деревьев в мировой цивилизации несколько (некоторые пытались их сосчитать, например, А.Тойнби). Между деревьями могут быть прививки, но они никогда не сливаются в одно дерево. Иногда на деревьях заводятся паразиты с других деревьев. Бывает вирусная или бактериальная инфекция. Но инфекция, инфекцией, а на генотип она не влияет.
Иногда в истории могут теряться имена некоторых учителей, но они были. В самые темные времена эта цепь не прерывается. В Равене погибает последний римлянин Северин Боэций, но безымянные монахи, хранители книжной латыни и койне плывут в на самый дальний запад в Ирландию и передают из рук в руки, из поколения в поколение книги, умение их читать и интерпретировать на протяжении нескольких веков, пока Алкуин, потом Эриугена не вернуться на континент и не начнут все восстанавливать.
Вот так вот. В Беларуси сегодня есть несколько побегов и листиков с этого мирового/европейского дерева. Но листики могут быть сухими, оторвавшимися от своих ветвей. Давайте крепко держаться за свои веточки, в них жизнь, в них непрерывность мышления и культуры.
[1] Зенон Станиславович Позняк – белорусский политик и общественный деятель, археолог и искусствовед. Один из основателей «Мартиролога Беларуси» (1988) и Белорусского народного фронта, глава Консервативно-Христианской Партии — БНФ. (Прим.ред.)
[2] Николай Игнатьевич Круковский – беларусский Философ и культуролог, доктор философских наук. (Прим.ред.)
[3] Анатолий Арсеньевич Михайлов – доктор философских наук, ректор Европейского Гуманитарного университета. (Прим.ред.)
[4] Вячеслав Семенович Степин – доктор философских наук, заведующий кафедрой философии БГУ (1981—87), с 1987 года работает в Москве, академик РАН (1994), Президент российского философского общества. (Прим.ред.)
[5] Геннадий Михайлович Кучинский – доктор психологических наук, профессор кафедры психологии БГУ. (Прим.ред.)
[6] Георгий Петрович Щедровицкий – философ и методолог, общественный и культурный деятель, создатель и идейный вдохновитель школы «методологов», основатель Московского методологического кружка и СМД-методологии.. В Московском методологическом кружке и среди учеников было принято употребление аббревиатуры «ГП». (Прим.ред.)
[7] ММК – Московский методологический кружок, образован в середине 50-ых годов ХХ века Георгием Петровичем Щедровицким. (Прим.ред.)
[8] Аушра Аугустинавичюте (1928 – 2005) – литовский экономист, социолог, психолог, создатель соционики.
[9] Александр Ефимович Алексейчик – врач-психиатр, психотерапевт, является одним из основателей восточно-европейской школы практического экзистенциализма, создатель метода «интенсивная терапевтическая жизнь», руководитель психотерапевтической клиники Вильнюсского Центра психического здоровья. (Прим.ред.)
[10] В 1994 году после 6 лет жизни и работы в Латвии, а затем двух лет в России (Москве) Владимир Мацкевич вернулся в Беларусь, где продолжил развитие системо-мыследеятельностного подхода (Г.П.Щедровицкий) в рамках программы культурной политики (см. тесты «Хорошо быть молодым» и «Четыре корня культурной политики»). (Прим.ред.)
Текст написан как одно из примечаний к статье «Не думайте о рыжем и слепом утконосе», 2001 г.
Вошел в книгу «Не думайте о рыжем и слепом утконосе», 2011.